Стихи / город падающего неба

Мне этот город не принес тепла,
но вне его пространства всё тревожит.

Адмиралтейства острая игла
лекарство вводит верное под кожу,
просветы туч пуская в кровоток.

К инъекциям настолько пристрастилась,
что не уехать из него на долгий срок,
не распрощавшись с собственною силой.

Но, растревожив спайки в тех местах,
где в сеть артерий врезаны каналы,
круги дорог, разлукой, сердце, встав,
не совладает ни с Большим, ни с Малым.

Оно привыкло кровь перегонять
совместно с сердцем, вложенным в атоллы
большого города, чья прочная броня,
вздымаясь, смогом наполняла альвеолы.

Мне этот город не принес любви
помимо той, что я к нему питала.

Он в ожерелья мостовые свил,
в гранит оправы набережной вставил
брильянты самых лучших образцов,
всех ими одарил, замкнув на шеях...

Но чем у города суровее лицо,
тем правильней черты и хорошее.

Август 2010 года

В городе С.., что славится небом,
падающим на каналы линий
смогом, дождём, белым крошеным хлебом,
сдержанным крышами, реже — синим,

солнечно. Это апрельское чудо.
Что там по жизни — бодры, устали?
Улицы, словно магнитные, люди
тянутся к ним, словно из стали,

«D» дефицитные. Небо высоко
взвилось, чтоб завтра, сегодня, вскоре,
смехом напившись людским, словно соком,
снова упасть, слившись с серым морем.

2009 год

Здесь полуснег и небо цвета стали,
светила ржавого не виден оборот.
Дороги грязные уборки ждать устали,
дворцы устали восхищать народ.

Скрипит вода под мощными мостами,
покинуть бросившись гранитный плен острог.
На детских горках люди греются мечтами,
сжигая дух свободы вместо дров.

Нам снежный дождь за шиворот рубашки
нальёт священного проклятия болот.

Дух, запертый в себе, как в ветхой башне,
вычерчивает формулы свобод.
Трещат дома, замученные болью,
ещё стремящиеся старость обмануть.

Но пресная Нева терзает солью,
тревожа раны и смывая путь,
стирая память, унося в потоке
моих друзей, слова-пустышки вдаль.

Нас от болот спустила до порока,
став нечитаемой, священная скрижаль.

Но люди пьют под жёлтым светофором
за счастье, за любовь под скрип небес —
мы все свободны. Но опять с позором
в себе скрываем рабство. Здравствуй, бес,

у Петербурга духа больше нет.

2003 год

Сверху огромный циклоп
в полстраны опускает лоб,
блюдёт, перемещается...

В полмира — его живот,
что разрешается год,
а, может, и полных — два...
Новая жизнь зарождается,
старой оставив едва.

Лишь пузыри на поверхностях
живых выдают властям...

Дышим ещё, несмотря
на век дрожащие якоря,
что срываются с громом вниз,
высекая искру... В Тунисе
или Монголии, многоглаз,
Аргус радостен,
сбросив бремя на нас...

Не улыбается нам подолгу в ночи,
не проливает с утра до вечера
солнечные харчи,
а мы, изголодавшись, в вине
истину ищем, а не
на небесном дне.

Каждое демисезонье
с циклопом что-то не так —
не выйдешь на улицу без зонта;

то ли встречает и провожает лето
луковым пирогом,
а готовит его над Питером,
будто — кровным врагом...

то ли он — неврастеник,
как каждый второй из нас,
капля последняя вызвала резонанс
/игра на циклоповых нервах/,
и вот он — циклон...
Выпил бы успокоительного
тонн триллион.

Наши молитвы ему
не приносят покой,
и он читает псалмы за упокой...

Веру теряет даже небесный страж...
Разбивается нерукотворный витраж,
тысячами осколков впиваясь в сердца,
и те, кто живы,
отзывают Гермеса-гонца,
приказ аннулируя выкрасть
/убив циклопа/ любовь,
в надежде на то,
что приподнимет бровь,
сквозь густоту ресниц
свет пропуская
извне.

А, может быть, просто лук
закончится, наконец.

2014-2015 годы

Теплота приоткрыла скорлупки орешков,
что спасали зимой от мороза и ветра,
освободив пешеходов для света...

Теперь постепенность сменяет спешку,
ибо май — не хочется, чтобы кончался;
это время победы, где жизнь торжествует.

Дождь — не слёзы, что небо пускает впустую —
это стройные ноги — небесная сальса.

Расцветают: улицы — фонарями;
наконец-то отмытые окна — рассветом;
восхищеньем — туристы; стихами — поэты;
и у парня на байке — девчонка на раме...

Распускаются зонтики летних кафешек,
сквозь брусчатку проросшие, как подорожник...
Звон бокалов и смех завлекают прохожих
к стеблям ближе присесть, разрастаясь в орешник.

Май 2015 года

Встречает весну волшебство мелодий,
что поднимаются из подземелий
в момент приближенья тепла к природе,
ещё прохлаждающейся в постели,
предваряя проклюнувшуюся зелень,
уловив в морозце первейший лучик...

Пешеходные улочки зазвенели
каплями нот и воды колючей...

К мостовым слетаются музыканты
стайками птиц, продевают руки
в рукава Невы, пламенеют в закаты,
приближают созвездия близоруким,
чайками громко, пронзительно, чисто
разными гласами кличут, плачут,
по ртам разинутым чем-то игристым
разливаются... Открываются клатчи,
портмоне, выворачиваются карманы —
звонче звените монетами, шапки...

Радугу ритмов этим шаманам
передаёт городская брусчатка
из недр, где струнами рвутся нервы,
где сердце бьёт аритмично, но в ноту...

Весну музыканты встречают первыми,
вдохновляя каждого на полёты.

Апрель 2015 года

Всхлипы Фонтанки в стыках гранитных глыб;
вряд ли Фонтанка плачет от горя навзрыд...
Просто звенит апрель... и поколебленный монолит
города отвечает... В центральном взрыв...

Волны расходятся дальше... Невский гудит...
Звонче витрины... Хрустальнее синева...
Рыжий Михайловский замок забыл, что бдит
в розовом дворике Павла... и ловит квант
радости. Все в ожиданье, где самый кайф...

Будет бледнее событие, чем канун.

Солнечный луч ловит моя щека,
красная от холодного ветра-гну,
что безоглядно несётся, а лев — за ним...

Ранняя Пасха — значит, грядёт тепло
в город, что распинаем или казним,
грех отпустить, вознести в небеса иглой...

Апрель 2015 года

Я соскучилась по Ваське —
мне наскучил Маяковский.
В доме, где когда-то Бродский
жил, тоскливо... Гул густой.

Здесь Некрасов и Литейный
встретились, обнявшись шало...
на углу, и в корчме “Сало”...
пьют... Белинский за мостом,

устояв от всех соблазнов,
ждёт напрасно у Собора.
Ветер тихим ловким вором
прошмыгнул среди огней...

Мне же жаль, что по Манежной,
по Конюшенным обеим
не гарцует, не робея,
небольшой табун коней,

то ль сбежавших с постаментов,
то ль отпущенных на волю
/вдруг оживших ради поля
от фонтанкинской воды/

укротителями Клодта,
чьи надувшиеся жилы
лопнули... и заслужили
все просторов слободы...

Тоже хочется свободы...
Эх, подкинула б до крова
через Невский и Дворцовый
хоть одна из лошадей,

чтоб не гладить вечно псину
у фотографа немого,
стертый палец — до больного,
что блестит от рук людей...

не додумывать поспешно
чудо-девочку на шаре;
без неё он, сокрушаясь,
подставляет всем бока...

Не держи меня, Исакий —
мне милей приход Смоленский,
а художники на Невском
остаются пусть в веках...

Ночь, войдя лишь, ускользает...
ветер треплет летний плащик...
Будто дышит Васька спящий
/выдох-вдох/, мосты водя...

Но мой дом сегодня в Центре,
шумном, бодрствующем, классном...
Ждет меня давно Некрасов
и ревнует, негодяй...

Июнь 2015 года

Ты триста лет стоишь, взращённый на костях,
блистательный в своих дворцах:

то, словно небо, чист и величав,
то, как ребёнок, плачешь на причал,
оплакивая жертвы трёх веков,
что здесь слегли, не выдержав оков.

Ты триста лет ведёшь с Европой разговор
через окно, что то ли настежь, то ли нет;
но вместо солнца её, нам швыряют сор —
от своего-то избавляться триста лет.

Мой Петербург, непредсказуемый герой,
в джунглях каменных блуждают до сих пор
все твои призраки, все песни, дождь и зной,
и современность, запертая в этот спор.

Ты триста лет стоишь, взращённый на костях,
то весь в молчании, то весь в страстях.

Кто ты, барокковый и каменный герой?

Ты город,
тебе триста лет,
ты мой.

Май 2003 года

Я вышла вновь в декабрьскую ночь,
в тот самый хаос питерской погоды,
где все мои мечты, и все невзгоды
непредсказуемо врываются — и прочь.

Сквозит ветров несовместимых связь;
порывистый и мёртвый спелись сразу.
Она срывает белую заразу,
чтоб бросить в ноги слякотную грязь.

Так мои чувства в душу занеслись.
Снег вверх и вниз в свету огней играет.
То море буйствует, то замирает,
покрывшись льдом, чтоб превратиться в слизь.

Впиваясь в губы поцелуем, ночь
меня гулять тихонько поманила
набухшим светом фонарей, текилой
воздуха; мне зов не превозмочь.

И я пошла, сливаясь с ней во взмах
крыла антропогенного дракона,
что выдыхает не огонь — дожди циклона;
все люди вымерли, сушась в своих домах.

А я люблю, тепло и сыро вновь,
немного молнию я расстегну на куртке —
меня зовут пустые переулки
и к Петербургу вечная любовь.

Декабрь 2005 года